Когда цветов радуги мало

Хрусталь вяло пошевеливает цветами в гранях – сверкнет и устанет. Сходи-ка, Люда, погуляй, вдруг над парком покажут радугу?!

Л. М.

Она не пойдет: радугу уже распели на слова в школе на уроке физики. "Каждый Охотник Желает Знать..." Протерто до дыр. Даже heavy-metal-группу назвали радугой – Rainbow. Но эти ребята до количества цветов радуги числа аккордов не довели – ограничились двумя.

После целодневной беготни по редакции остается не много времени, чтобы засветло добраться до дома. Главное – поймать солнечный зайчик, не дать ему убежать на долгую ночь. Чтобы застать его врасплох за игрой со стаканами, его, нахально просвечивающего насквозь белые, и без того прозрачные, одеяния летних цветов, хватает одной тридцатой доли секунды.

Теперь его невинные и порочные одновременно забавы со стеклянными шариками и пузырьками из-под духов никуда не сбегут с фотографической эмульсии: он увяз в ней всеми своими семью лапами.

И. Г.

 

Тени разошлись по комнате, где на стол поставили много всякого, а еще вазу и свечу. К цветочным мотивам свеча ничего добавлять не стала и, как при первом знакомстве, представила настенные натюрморты по-хорошему, не до конца.

Л. М.

Ночь нежна. Так писал Фрэнсис С. Фитцджеральд. Ночь прячет воришек и скрывает мелочные измены. Ночь приносит страсть, сменяющуюся опустошением и страхом на рассвете, – в это время, обычно до первых лучей, приходит смерть.

И. Г.

Устал подсвечник:
ну сколько можно паразитировать на смысле и красоте огня!

Л. М.

 

 

 

 

 

 

 

Витраж развесил по стенам храма дрожащие пятна, камень стал живым – способным на интригу, и ты ждешь, что он покажет через минуту, решится ли подмешать к солнцу красное, умилит ли, осилит ли тени...

Останки чайников: ситечки, крышечки, все разноцветное, якобы живое. Залихватская компания немилых пустяков, которым нечего терять: их обнаружили – и они сказали "ав!"

Л. М. и И. Г.

 

 

В ночь бегства

Бежать прочь. Но от чего, от кого, куда?

От добра, от тепла, от ненужной, липкой, как патока, любви, от постылых женщин и непреданных друзей.

В купе горит фиолетовая, как в морге судебки, лампочка. В сумеречном свете лица случайных попутчиков кажутся лицами тех самых мертвецов, от которых ты бежишь. Ложки в пустых стаканах в алюминиевых подстаканниках с выдавленной надписью "Москва – город-герой" нудно и незвонко отсчитывают километры.

На ближайшей станции Гумрак ты сойдешь, потому что поймешь вдруг, что твой поезд давно уже ушел.

Если от поселка пройти через взлетные полосы наискосок, то, минуя бахчами кордоны безопасности, придешь к домику центра управления полетами.

Знакомые диспетчеры угостят крепким чаем с коньяком и проведут к трапу самолета. У тебя миллион друзей, и через несколько минут ты плюхнешься в кресло, затянешься сигаретным дымом очередного отечества.

Когда мягко, но бешено взревут на форсаже двигатели, в иллюминатор ты увидишь предрассветную дымку над городом, который ты вновь покидаешь, и постепенно гаснущие огни ненавистного тебе проспекта Ленина.

Ты даже не спросил, на какой рейс тебя посадили. А не все ли равно в эту ночь? Ты ведь сделал главное: опять бежал.

От чего, от кого, куда? И зачем? На штанине одной ноги болтается мышеловка, которую ты утащил с собой. Второй ногой ты попадешь в капкан, едва ступив на трап в аэропорту незнакомого города.

Самолет не притормаживает на полустанках...

И. Г.