"Совмести объектив, глаз и сердце..."

Робер Капа (Андрей Фридман) в первый в своей жизни бой пошел почти мальчишкой в Испании в 1934 году. В руках у него была не винтовка, а "Лейка".

С тех пор он не пропустил ни одной войны. Его последний фотовзгляд был брошен на арабо-израильский конфликт 1954-го. На этой войне он наступил на мину.

Но устное завещание всем настоящим фоторепортерам мира он успел оставить: "Если у тебя ничего не получилось, значит, ты был слишком далеко".

И. Г.

 

 

 

Фотографию цветущего луга сгоряча разорвали, потом одумались, сложили клочки, как пазлы, оставили зазоры для прозрачности и сшили платье.

Молочные берега канала в снегу, и по густой воде плывет лебедь. Жизнь вкуснее марципановой фигурки – легче китча, короче сказки.

Освобождать мышеловку от мяса и получать от нее по рукам. Выпускать еще не уснувшую коллекционную бабочку с иглой в спинке и смертельным клочком ваты – летит тяжко, благодарно и садится на подоконник умирать. Быть сильной и маленькой, как все в природе, и взрослеть, незаметно предавая себя.

В распластанном на асфальте чертеже для игры в классики уместился план города, каким ему быть лет через 30. А по бокам, на выбор, два варианта названия: кому СТАРТ, кому ФИНИШ.

Л. М.

 

 

Мой мир – видимый, не слышимый, не осязаемый, нет, он почти безмолвный, но такой громадный, что и мурлычет иногда под гитару, и пахнет песочной пылью с моря, и даже во сне теребит: я здесь.

Л. М.

В ансамбль к синей книге попросилась лиловая полоса на закладке, на кофе воспалилась пеночка с отливом, чашка узнала блюдце – взяла ноту "ля", и стало спокойно за вещи и хорошо. Вещи хотят подходить друг другу.

Л. М.

 

 

Клин черного капюшона

Когда люди заняты собой и их мысли обращены в глубь себя, им кажется, что они произносят заученную молитву, обращенную к Богу. Они говорят с ним, как с матерью или отцом, как с самым преданным другом или случайным человеком, которого больше не встретят. Это лучшая из возможностей пожаловаться самому себе на жизнь, рассказать, о чем ты мечташь, и избавиться от желания отомстить. С другими мы куда откровеннее, чем с собой. Да и обмануть другого куда проще, чем себя.

Так мы приходим в Храм, раздираемые противоречиями, – страхом солгать Всевышнему и желанием вновь обмануть себя.

Так мы обретаем веру.

И. Г.

 

Уходящий ввысь клин черного капюшона, белый треугольник бороды поверх одежд, в центре ромба солнечные очки. Не Католикос, не герой Хармса, а кто-то свой возник из-за поворота, словно спросил: смеяться или бояться будем?

На ноже написано: "Нерж". Это город, где нож изготовлен, где-то на севере и обязательно у воды. Туманный Нерж: прохожие выныривают, как со дна переводной картинки, и представляются: "Подпоручик Киже".

Снег вернул пейзажу черно-белую суть, успокоил, и только машины хлопочут по оцепенелой картинке, гоняют цветные огни, которые уже ничего не могут изменить.

Подхожу к ангелу с незашкуренными гранями на лице, словно кто-то вырубал эти черты крошечным топориком. Кудрявая улыбка, платье в косенький горошек, конечности на шарнирах, живые, тронешь - закачаются, благодарно мазнут суставами по рукаву. Поглаживаю находку не отходя от кассы, от спутницы слышу: "Не люблю бесполезные вещи".
Не орехи же колоть ангелом!

Л. М.

 

В долине весна, а в горах зима с редкими полянками в крокусах. Ветвям тяжко под снегом, молчат ели - руки по швам. Чуть распоролся шов - и сместились масштабы, и юркнула в зазор между черно-белыми лапами цветная миниатюра: вид на зацелованные солнцем прямоугольники земли, сады в цвету. Там все звуки, все запахи, там жизнь - мираж без обмана.

Л. М.